«Анна Ахматова. «Реквием

Нет! и не под чуждым небосводом
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор… И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна.
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный мой привет.

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

1

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Осень 1935, Москва

2

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень.
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари…
Ночь.

4

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…

5

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.

Дорогому и любимому, единственному сыну, Лёвушке Гумилёву, страдающему за родителей. Реквием Ахматовой считается вершиной её творчества, максимой эмоционального напряжения человека, страдающего от произвола, который стал бытовой нормой в родной стране, и тем страшнее, что это - норма.

Реквием по умирающей империи, утопающий в крови Петербург, холодный камень и застывшая, неподвижная вода. Слёзы, голод и плач. Вечные образы в лицах матерей и жён, стоящих под тюрёмными стенами - всё это крохотные детали, складывающиеся в картину Апокалипсиса, предчувствие тьмы и бедствия.

Реквием по ушедшей жизни, былой радости и весёлой праздности. Рыдания весёлой грешницы, сероглазой королевы, превратившейся в ещё одну бледную тень, обточенную горем. Реквием по расстрелянному мужу, который мёртвый стал куда более любимым, чем был при жизни.

Реквием по сыну, которого отобрали. Единственному, любимому сыну, страдающему за грехи своего происхождения. Сына, которого она практически не будет видеть, в его экспедициях, ссылках и заключениях.

Реквием по всем, кто смиренно сносит своё горе.

Всё это отлично звучит, слишком красиво, чтобы быть правдой.

Но знали бы вы из какого же сора растут стихи?

«Реквием» был впервые опубликован в 1963 году в Германии, собиралось почти 30 лет и так и выглядит - лоскутным одеялом из сильно отличающихся друг от друга частей. С 1935 года за деятельностью Ахматовой велось наблюдение со стороны НКВД, поэтому черновики произведения она записывала на клочках, зачитывала, заучивала сама и её посетители, постоянно нервно сжигала черновики в пепельницах. Так, по крупицам медленно создавалась поэма, но до 1963 не было ни одного человека, кто прочёл бы её целиком. Можно смело заявить, что именно «Реквием» сделал из Ани Горенко, вечно влюбленной дамы, первую поэтессу России. Потому что одно из самых больших общественных развлечений - это уничтожение самовозведенных тиранов.

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то “опознал” меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
-И я сказала:
- Могу.
-Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
1 апреля 1957, Ленинград»

Какая-то чуть менее, чем наивная интерлюдия. «Опознали» в очередях, когда, например, сын Лёвушка говорит, что встретившись с матерью за год до тюрьмы, в 1956, он еле узнал её, и вряд ли следующие месяцы она посвятила тому, чтобы вновь стать той Ахматовой с картины в фиолетовых тонах:

«Когда я вернулся, то тут для меня был большой сюрприз и такая неожиданность, которую я и представить себе не мог. Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я её с трудом узнал. Изменилась она и физиогномически, и психологически, и по отношению ко мне. Она встретила меня очень холодно. Она отправила меня в Ленинград, а сама осталась в Москве, чтобы, очевидно, не прописывать меня (без прописки из города высылали - прим. автора)».

Как бы то ни было, а в очередях Анна Андреевна стояла, это факт, правда, кто там кого рассматривал, и как её узнали простые смертные - история умалчивает. Но давайте откровенно: королева драмы всея Руси отчаянно не справлялась с ролью матери. Муза и любовница, весёлая грешница и укротительница молодых львов не может быть хорошей родительницей. Слишком много времени уходит на то, чтобы любить себя, не получится одновременно обучать ребёнка грамоте. Но простим это, допустим, у этих аристократов так заведено, и детское воспитание это не то, чем должны заниматься великие умы. Допустим.

Поэма как будто бы посвящена сыну. Лёвушку сажали трижды. За папу, за маму, просто на автомате, потому что такой человек не может любить советскую власть. Первый раз его забрали в 1935 году по горячим следам Гумилёва-старшего. Вместе с ним тогда забрали и нового мужа Ахматовой, Николая Пунина. Это у него Ахматова проживала в Фонтанном доме на Литейном проспекте. В той прекрасной квартире, пересекая которую можно устать, где Лев жил в коридоре на сундуке, в отрезке, закрываемом шторами. И ещё непонятно, кого она пыталась вызволить: человека, который её премило квартировал в центре города или сына, который был как аппендикс на её поэтической биографии. Ахматова очень любила Фонтанный дом. Больше, чем людей.

Однако тогда Ахматова написала письмо прямо Сталину, через Булгакова, Пастернака, Пильняка - через тысячу рук и поручительств. И этот её смелый жест одновременно и спас сына и арестованных вместе с ним студентов и погубил её саму: НКВД активно заинтересовалось её личностью. Так она принесла себя в жертву, правда, похоже что не до конца осознанную.

Ахматова слишком гипертрофированно страдает. Все эти «я молюсь не о себе одной», «эта женщина больна, эта женщина одна» (ну Самуил Маршак какой-то, боже правый) - это плач по самой себе, по своей искалеченной судьбе, ну, пара воспоминаний о том, что она не одна такая, что это страшная болезнь всей страны:

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ…

Она на мгновение сливается с потоком таких же страдающих женщин, но тут же снова про себя любимую и мировое завещание с точнейшими указаниями, какой памятник ей нужно возвести. Поэзия, видимо, больше за памятник нерукотворный, вечный не считается.

Ахматова когда-то ответила, почему ей так по нраву роман Брюсова «Огненный ангел». «Люблю любовь», - коротко и поэтично. К сожалению, но напрашивается наблюдение, что любила она, в основном, себя. Несмотря на 5 замужеств, несчитанное множество интриг и романов между браками и во время; несмотря на сына, чья биография будет поинтереснее романов Солженицына.

Гумилёва-старшего, своего сероглазого короля, она никогда не любила. Она любила в нём, что он так томно и трагически любил её. Она трижды ему отказывала, он дважды пытался покончить жизнь самоубийством (стреляться мог бы, но видимо, мешала задумчивость). Всё попахивало откровенным расчетом, но не тем, который может появиться в уме простого смертного.

Гумилёв, как мы помним, тоже был поэтом. И при любом ответе Ани Горенко на предложение руки и сердца, он оставался в выигрыше: при согласии (что она даст только в 1910) он получает семейное счастье и свою сероглазую музу; при очередном отказе - повод для страданий, а значит и источник для вдохновения. Человек может творить только в двух состояниях: либо когда он гений и может творить всегда, либо когда он влюблен. Счастливо или несчастливо - совершенно не важно. Гумилёв гением не был, но очень старательно его из себя мастерил. Страдания делали его поэзию острее. «Романтические цветы» - это плод не первого неудавшегося сватовства, однако, это первое серьезное заявление Гумилёва как поэта.

Ахматова же думала о том, что ей очень нравится быть любимой. Превозносимой. Если тебе ещё и стихи посвящают - то это вообще составляет картинку идиллического брака.«Он пишет мне непонятные слова. Он так любит меня, что даже страшно».

Гумилёв разлюбит свою прекрасную даму через год.

Вообразив себя Эдгаром Алланом По, он влюбится в свою кузину, через год родится Лев, ещё через год Гумилев уедет в Африку, а ещё через год - уедет добровольцем на войну. Где угодно быть, лишь бы подальше от тебя.

Всё это время он пишет, всё лучше и лучше, его африканские произведения полны цвета, экзотики, загадок и жирафов. Он был лучшем в «Цехе поэтов», но стихи для Ани закончились.

Они не растерялись, растянули брак до 1918, в 1921 его расстреляют, а она успеет второй раз развестись. Вместе с Советским союзом придут и новые правила жизни: бездомным кочевницам здесь не рады, хотите жить здесь - заводите жилплощадь. Быть может, это тоже было одной из причин череды браков и разводов. А с 1924 года начинается активная охота на ведьм и Ахматову исключают из союза писателей как непролетарского автора. На её имени негласный запрет, всё что ей остаётся - это переводы. Она бьётся и старается найти лазейку, переживает за публикации Гумилёва больше, чем за свои, она так и будет всю жизнь любить мёртвых гораздо больше, чем живых и быть им преданной гораздо больше.

Она переживёт всё. Переживёт войну и голод, нищету, мужей, двадцать лет издательских отказов и нависшей угрозы со стороны государственной руки. Перенесёт четыре инфаркта, но после четвертого дни её пойдут на счёт.

И провожать её будут все её дети: Бродский, Рейн, Тарковский. Красивые всё имена и лица. Хоронить её будет Лев. Сын, на которого её не хватило, которому она пыталась посвятить самое важное произведение своей жизни, но, увы, даже это не получилось:

«Мать находилась под влиянием людей, с которыми я не имел никаких личных контактов, и даже в большинстве своем не был знаком, но ее они интересовали значительно больше, чем я, и поэтому наши отношения в течение первых пяти лет после моего возвращения неизменно ухудшались, в том смысле, что мы отдалялись друг от друга. Пока, наконец, перед защитой докторской, накануне дня моего рождения в 1961 году, она не выразила свое категорическое нежелание, чтобы я стал доктором исторических наук, и выгнала меня из дома. Это был для меня очень сильный удар, от которого я заболел и оправился с большим трудом. Но, тем не менее, у меня хватило выдержки и сил для того, чтобы хорошо защитить докторскую диссертацию и продолжать свою научную работу. Последние 5 лет ее жизни я с матерью не встречался. Именно за эти последние 5 лет, когда я ее не видел, она написала странную поэму, называемую «Реквием». Реквием по-русски значит панихида. Панихиду по живому человеку считается, согласно нашим древним обычаям, служить грешно, но служат ее только в том случае, когда хотят, чтобы тот, по кому служат панихиду, вернулся к тому, кто ее служит. Это было своего рода волшебство, о котором, вероятно, мать не знала, но как-то унаследовала это как древнерусскую традицию. Во всяком случае, для меня эта поэма была совершеннейшей неожиданностью, и ко мне она, собственно, никакого отношения не имела, потому что зачем же служить панихиду по человеку, которому можно позвонить по телефону. Пять лет, которые я не виделся с матерью и не знал о том, как она живет (так же как она не знала, как я живу, и не хотела, видимо, этого знать), кончились ее смертью, для меня совершенно неожиданной. Я выполнил свой долг: похоронил ее по нашим русским обычаям, соорудил памятник на те деньги, которые остались мне в наследство от нее на книжке, доложив те, которые были у меня - гонорар за книжку «Хунну»».

Анна Ахматова

Нет! и не под чуждым небосводом И не под защитой чуждых крыл, - Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был. 1961

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед этим горем гнутся горы, Не течет великая река, Но крепки тюремные затворы, А за ними «каторжные норы» И смертельная тоска. Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то нежится закат - Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый скрежет Да шаги тяжелые солдат. Подымались как к обедне ранней, По столице одичалой шли, Там встречались, мертвых бездыханней, Солнце ниже, и Нева туманней, А надежда все поет вдали. Приговор… И сразу слезы хлынут, Ото всех уже отделена, Словно с болью жизнь из сердца вынут, Словно грубо навзничь опрокинут, Но идет… Шатается… Одна. Где теперь невольные подруги Двух моих осатанелых лет? Что им чудится в сибирской вьюге, Что мерещится им в лунном круге? Им я шлю прощальный мой привет. Март 1940

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском качался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки, Шли уже осужденных полки, И короткую песню разлуки Паровозные пели гудки, Звезды смерти стояли над нами, И безвинная корчилась Русь Под кровавыми сапогами И под шинами черных марусь. Уводили тебя на рассвете, За тобой, как на выносе, шла, В темной горнице плакали дети, У божницы свеча оплыла. На губах твоих холод иконки, Смертный пот на челе… Не забыть! Буду я, как стрелецкие женки, Под кремлевскими башнями выть. Осень 1935, Москва Тихо льется тихий Дон, Желтый месяц входит в дом. Входит в шапке набекрень. Видит желтый месяц тень. Эта женщина больна, Эта женщина одна. Муж в могиле, сын в тюрьме, Помолитесь обо мне. Нет, это не я, это кто-то другой страдает, Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют, И пусть унесут фонари… Ночь. 1939 Показать бы тебе, насмешнице И любимице всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью твоей - Как трехсотая, с передачею, Под Крестами будешь стоять И своею слезой горячею Новогодний лед прожигать. Там тюремный тополь качается, И ни звука – а сколько там Неповинных жизней кончается… 1938 Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой. Все перепуталось навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И долго ль казни ждать. И только пышные цветы, И звон кадильный, и следы Куда-то в никуда. И прямо мне в глаза глядит И скорой гибелью грозит Огромная звезда. 1939 Легкие летят недели. Что случилось, не пойму, Как тебе, сынок, в тюрьму Ночи белые глядели, Как они опять глядят Ястребиным жарким оком, О твоем кресте высоком И о смерти говорят. Весна 1939

ПРИГОВОР

И упало каменное слово На мою еще живую грудь. Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить. А не то… Горячий шелест лета Словно праздник за моим окном. Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом. 22 июня 1939

Ты все равно придешь – зачем же не теперь? Я жду тебя – мне очень трудно. Я потушила свет и отворила дверь Тебе, такой простой и чудной. Прими для этого какой угодно вид, Ворвись отравленным снарядом Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит, Иль отрави тифозным чадом. Иль сказочкой, придуманной тобой И всем до тошноты знакомой, - Чтоб я увидела верх шапки голубой И бледного от страха управдома. Мне все равно теперь. Клубится Енисей, Звезда Полярная сияет. И синий блеск возлюбленных очей Последний ужас застилает. 19 августа 1939, Фонтанный Дом Уже безумие крылом Души накрыло половину, И поит огненным вином, И манит в черную долину. И поняла я, что ему Должна я уступить победу, Прислушиваясь к своему Уже как бы чужому бреду. И не позволит ничего Оно мне унести с собою (Как ни упрашивай его И как ни докучай мольбою)! Ни сына страшные глаза - Окаменелое страданье, Ни день, когда пришла гроза, Ни час тюремного свиданья, Ни милую прохладу рук, Ни лип взволнованные тени, Ни отдаленный легкий звук - Слова последних утешений. 4 мая 1940, Фонтанный Дом

РАСПЯТИЕ

«Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи»

1 Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: «Почто Меня оставил!» А Матери: «О, не рыдай Мене…» 1938 2 Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел. 1940, Фонтанный Дом

1 Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на

«Реквием» - одно из крупнейших произведений Ахматовой - был написан в 1935-1940 годах. Именно 40-м годом датирован эпилог - последняя часть поэмы. Но к читателю «Реквием» пришел лишь во второй половине 50-х годов, поскольку в 1946 году Ахматова была подвергнута жестокой критике со стороны чиновников и надолго отлучена от литературы. Возможно, в этом отлучении был повинен и «Реквием», и те события, которые положены в его основу.

Муж Ахматовой был обвинен в участии в антиправительственном заговоре и расстрелян по приговору недалеко от Петрограда в 1921 году. В «Реквиеме» отражены те чувства, которые пережила Ахматова, потеряв любимого человека. И хотя события, описанные в «Реквиеме», относятся к 30-м годам, в них звучат боль и горе, пережитые самой поэтессой.

По композиции «Реквием» скорее всего поэма. Отдельные стихотворения объединены одной идеей - протестом против насилия. В «Реквиеме» отразились не только чувства и переживания самой Ахматовой, не только горе тех, кто был оторван от своих близких и заключен в тюремные камеры, но и боль тех женщин, тех жен и матерей, которых видела Ахматова в страшных тюремных очередях. Именно к этим женщинам-страдалицам обращено посвящение. В нем звучит тоска от внезапной разлуки, когда сраженная горем женщина чувствует себя оторванной, отрезанной от всего мира с его радостями и заботами.

Во вступлении поэмы дана яркая безжалостная характеристика времени. В первых главах нашла свое отражение безграничная, глубокая бездна человеческого горя. Кажется, что эти строки перекликаются с плачем Ярославны, скорбящей и по своему любимому, и по всем русским воинам.

Поэзия Ахматовой - это свидетельства человека, который прошел через все испытания, на которые ее обрек «век-волк», свидетельства того, насколько ужасно и несправедливо стремление кучки людей уничтожить естественные основы человеческого существования, то, что складывалось мире столетиями. Но одновременно это и свидетельство того, что живую жизнь, настоящее, вечное в людях уничтожить невозможно. И наверное именно поэтому поэзия А. Ахматовой так важна и так значительна для нас.

В поэме «Реквием» А. Ахматова встраивает свои переживания в контекст эпохи. Недаром поэма начинается так:

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл -

Таков был окончательный выбор поэтессы.

Неужели никому из них (новым поколениям) не суждена величайшая радость:

Каждой паузой, каждым пиррихием?

Корней Чуковский.

«Только вот поэтов, к сожалению, нету – впрочем, может, это и не нужно»,- писал В. Маяковский. А в это время прекрасных поэтов, которые служили искусству, а не классу, травили и расстреливали. Видимо, не считал за истинного поэта Владимир Маяковский и Анну Андреевну Ахматову.

Судьба ее даже для нашего жестокого века трагична. В 1921 году расстреляли ее мужа, поэта Николая Гумилева, якобы за соучастие в контрреволюционном заговоре.

а, якобы за соучастие в контрреволюционном заговоре. Что из того, что к этому времени они были в разводе! Их по-прежнему связывал сын Лев. Судьба отца повторилась в сыне. В тридцатые годы по ложному обвинению он был арестован. «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде», – вспоминает Ахматова в предисловии к «Реквиему».

Жутким ударом, «каменным словом» прозвучал смертный приговор, замененный потом лагерями. Затем почти двадцать лет ожидания сына.

В 1946 году выходит «знаменитое» ждановское постановление, которое оболгало Ахматову и Зощенко, закрыло перед ними двери журналов. К счастью, поэтесса смогла выдержать все эти удары, прожить достаточно долгую жизнь и подарить людям чудесные произведения. Вполне можно согласиться с Паустовским, что «Анна Ахматова – целая эпоха в поэзии нашей страны».

Анализировать такую сложную вещь, как поэма «Реквием», трудно. И, конечно, я смогу сделать это только поверхностно.

Сначала небольшой словарь. Лирический герой (героиня) – образ поэта в лирике, как бы

Сравнение – сопоставление двух предметов и явлений, обладающих общим признаком, для пояснения одного другим. Сравнение состоит из двух частей, соединенных союзами так, как будто, словно, будто и другими. Но может быть и бессоюзным, например, У Ахматовой: « И ненужным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград».

Эпитет – художественное определение. Оно выражает часто отношение автора к предмету путем выделения какого-то наиболее важного для этого автора признака. Например, у Ахматовой «кровавые сапоги». Обычное определение (кожаные сапоги) не будет

Эпитетом.

Метафора – употребление слов в переносном смысле и перенесение действий и признаков одних предметов на другие, в чем-то сходные. У Ахматовой: «А надежда все поет вдали», «Легкие летят недели». Метафора – это как бы скрытое сравнение, когда не называется предмет, с которым сравнивают. Например, «желтый месяц входит в дом» – метафора. А если бы: «желтый месяц входит», как гость (призрак и т. п.), то сравнение.

Антитеза – противопоставление: оборот, в котором сочетаются резко противоположные понятия и представления.

«… И мне не разобрать теперь, кто зверь, кто человек» (Ахматова).

Гипербола – преувеличение, основанное на том, что сказанное не следует понимать буквально, оно создает образ. Обратным гиперболе будет преуменьшение (литота). Пример гиперболы:

Еле в стул вмещается парень.

Один кулак – четыре кило.

Маяковский.

Главная мысль поэмы «Реквием»- выражение народного горя, горя беспредельного. Страдания народа и лирической героини сливаются. Сопереживание читателя, гнев и тоска, которые охватывают при чтении поэмы, достигаются эффектом сочетания многих

Художественных средств. Интересно, что среди последних практически нет гипербол.

нет гипербол. Видимо, это потому, что горе и страдания настолько велики, что преувеличивать их нет ни нужды, ни возможности.

Все эпитеты подобраны так, чтобы вызвать ужас и отвращение перед насилием, показать запустение города и страны, подчеркнуть мучения. Тоска «смертельная», шаги солдат «тяжелые», Русь «безвинная», «черные маруси» (арестантские машины, иначе «черный ворон(ок)». Часто употребляется эпитет «каменный»: «каменное слово», «окаменелое страдание» и т. д. Многие эпитеты близки к народным: «горячая слеза», «великая река» и т. д. Вообще же народные мотивы очень сильны в поэме, где связь лирической героини с народом особая:

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною ослепшею стеной.

Обращает внимание последняя строчка. Эпитеты «красная» и «ослепшая» по отношению к стене создают образ стены, красной от крови и ослепшей от слез, пролитых жертвами и их близкими.

Сравнений в поэме немного. Но все так или иначе подчеркивают глубину горя, меру страданий. Некоторые относятся к религиозной символике, которую Ахматова часто использует. В поэме есть образ, близкий всем матерям, Матери Христа, молча пере-

Носящей свое горе. Некоторые сравнение не изгладятся из памяти:

Приговор… И сразу слезы хлынут,

Ото всех уже отдалена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут…

И вновь народные мотивы: «И выла старуха, как раненый зверь». «Буду я, как стрелецкие женки, под кремлевскими башнями выть».

Надо вспомнить историю, когда Петр 1 сотнями казнил мятежных стрельцов. Ахматова как бы олицетворяет себя в образе русской женщины времени варварства (17 век), которое вновь вернулось в Россию.

Больше всего, мне кажется, в поэме использовано метафор. «Перед этим горем гнутся горы…». С этой метафоры начинается поэма. Это средство позволяет добиться удивительной краткости и выразительности. «И короткую песню разлуки паровозные пели

Гудки», «Звезды смерти стояли над нами», «безвинная корчилась Русь». А вот еще: «И своей слезой горячей новогодний лед прожигать». Вспоминается Пушкин, любимый поэт Ахматовой, «лед и пламень». Вот еще один ее мотив, очень символичный: «Но крепки

Тюремные затворы, а за ними каторжные норы…» перекликается с посланием декабристам. Есть и развернутые метафоры, представляющие целые картины:

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках.

Мир в поэме как бы разделен на добро и зло, на палачей и жертвы, на радость и страдания.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат -

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат.

Здесь даже тире подчеркивает антитезу. Это средство используется очень широко. «И в лютый холод, и в июльский зной», «И упало каменное слово на мою еще живую грудь», «Ты сын и ужас мой» и т. д.В поэме много и других художественных средств: аллегорий, символов, олицетворений, удивительны комбинации и сочетания их.

творений, удивительны комбинации и сочетания их. Все вместе это создает мощную симфонию чувств и переживаний.

Для создания нужного эффекта Ахматова употребляет почти все основные стихотворные размеры, а также различный ритм и количество стоп в строках. Все эти средства лишний раз доказывают, что поэзия Анны Ахматовой, действительно, «свободная и крылатая».

Сочинение Ахматова А. – Реквием

Образец сочинения – Поэма «Реквием»

Нет! и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

А. Ахматова

Анна Андреевна Ахматова - поэт большой гражданской совести. Ее жизнь трагична, как и история страны, от которой ее невозможно отделить. Личные несчастья не сломили Ахматову, а сделали великим поэтом.

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река.

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

На мой взгляд, лучшим произведением Ахматовой является поэма «Реквием», показавшая одну из самых трагических страниц русской истории - время репрессий.

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

Ахматова смогла показать через восприятие личного горя трагедию целого поколения, всей страны.

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

Поэма написана в разные периоды времени, с 1935 по 1940 год. Она как бы собрана из осколков зеркала - отдельных главок, героиня Ахматовой порой сливается с личностью рассказчика, автора. Это несчастная, истерзанная горем женщина постепенно приходит к убеждению, что она обязана все рассказать потомкам. Нельзя унести с собой правду об этом страшном времени, умолчать, сделать вид, что ничего не было. Это не должно повториться.

И не позволит ничего

Оно мне унести с собою.

(Как ни упрашивай его

И как ни докучай мольбою.)

Личное горе поэта усиливается от сознания того, что так же страдают сотни, тысячи, что это трагедия целого народа.

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что, красивой тряхнув головой.

Сказала: «Сюда прихожу, как домой!»

Хотела бы всех поименно назвать.

Да отняли список, и негде узнать.

Поражаешься силе и стойкости этой маленькой женщины, на плечи которой легли такие тяжкие испытания. Ахматова смогла достойно вынести все невзгоды, выпавшие на ее долю, и не просто пережить их, а вылить в такие замечательные стихи, прочитав которые невозможно забыть:

Эта женщина больна.

Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

У Анны Ахматовой хватает силы воли вспомнить прекрасную юность, улыбнуться горькой усмешкой своему беззаботному прошлому. Может быть, в нем она черпала силы пережить этот ужас и запечатлеть его для потомков.

Показать бы тебе, насмешнице

И любимице всех друзей.

Царскосельской веселой грешнице,

Что случится с жизнью твоей -

Как трехсотая с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своею слезою горячею

Новогодний лед прожигать.

Благодаря гражданскому мужеству Ахматовой, Солженицына, Шаламова и других честных людей, мы знаем правду об этом времени, надеемся, что такое никогда не повторится. А иначе зачем все эти жертвы, неужели напрасно?!

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек,

И долго ль казни ждать.

Нет! и не под чуждым небосводом
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор… И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна.
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный мой привет.

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

1

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Осень 1935, Москва

2

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень.
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари…
Ночь.

4

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…

конец ознакомительного фрагмента

Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента ООО "ЛитРес".